Два чувства дивно близки нам.
В них обретает сердце пищу –
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
(А.С. Пушкин)
Цену этим двум чувствам («любви к родному пепелищу, любви к отеческим гробам») сознаешь, взрослея. Или – задержавшись на чужбине. В юности меня вдохновляли мечты о морских путешествиях, великих открытиях, дальних странах и островах. Дождавшись окончания восьмилетки, я рванул в мореходное училище, сдал вступительные экзамены на тройки и… не прошел по конкурсу. Работал в различных учреждениях, на заводах, стройках, но тяга к странствиям осталась.
В 90-е, когда страна разрушалась, я перегонял из Голландии и Германии подержанные авто. Транзит через Польшу петлял по населенным пунктам и нередко тормозился похоронными процессиями. В ночное время, чтоб не уснуть (спать на польских стоянках в те годы было опасно), взор, как мотылёк, перелетал с монотонной дороги на окрестности: на дома, костёлы, за кладбищенскую ограду – к ярким фонарям католических склепов.
Непривычно. Сравнивал с нашим кладбищем, куда в детстве меня нередко водил отец. Немного выпьет, сердце ещё больше размягчится, и ему хочется рассказать что-то доброе о своём рано умершем отце, дедушке, прадедушке. У нас ночью светлы городские улицы, кладбищенские аллеи – темны. Здесь – наоборот. Странно как-то.
В американских фильмах иногда мы видим идеальные ряды типовых крестов на подстриженных газонах. (Кажется, это военные кладбища.) Все отформатировано и вдоль, и поперек, и по диагонали в этой протестантской стране – и для живых, и для мертвых: «Леса и травинки сбриты. На север с юга идут авеню, на запад с востока - стриты» (Маяковский). В общем, не по-людски. Оно и понятно: наше понятие «воли» на их язык непереводимо.
Америку открыли не мы. Мы «открыли» для себя Турцию. Кто-то – отдых, туризм, пляжи, а кто-то – её магазины и рынки. Я возил контрабанду против течения: не оттуда, а туда. За рулем сам себе хозяин: где захотел, там и притормозил. Например, возле старого мусульманского кладбища, чтобы посмотреть на склоненные каменные глыбы с религиозными текстами. Без растительности, без изображений. Для кого-то здешняя выжженная земля – тоже родина и память о предках.
Но сильнее всего я затосковал по родному погосту в конце 90-х в Индии. Возил туда сначала группы по определенным маршрутам. Типа, гида. Потом по всей Индии ездил в одиночку, челноком. В бурлящих уличных потоках, через реки в старых промасленных лодках, с бедным людом в общих вагонах. Заболел. Остался без денег и обратного билета. В довершении бед, выходя из попутки, забыл в ней сумку с паспортом и документами.
Я не раз видел, как сжигают умерших, высыпая их пепел в воду священной реки Ганги. («Мать Ганга» – женского рода, точно так же, как Волга.) Но погребальный огонь, сжигающий дотла, – это в идеале, когда есть средства на дрова и масло. В случае бездомных и бедных, вслед за огнём за дело берутся собаки и птицы. Там, в густонаселенной, бедной и жаркой стране, вдали от больших городов мои странствия и закончились бы. Однако судьба распорядилась иначе: машина воротилась, благочестивые люди вернули сумку. Я выздоровел и близкие вытащили меня на родину.
Но пока стоял на обочине, провожая взглядом заходящее солнце и тающую за горизонтом машину с моими документами и мелочью (последним шансом на звонок родным) – никогда я с такой любовью не вспоминал поросшие мхом вековые кресты тенистого Даниловского кладбища в Ставрополе.
Михаил Гурчинский - старший
