С природной стороной проще.
Гранит – это горная порода с характерной зернистостью (от лат. granum – зерно). Сейчас этим словом называют множество минералов (сиенит, габбро, порфир, андезит, базальт, диорит, диабаз, липарит, трахит, змеевик и др.), а также искусственный полимерный гранит.
Граниты состоят из зерён полевого шпата, кварца, слюды размером от 1 до 10 мм. Мелко- и крупнозернистые граниты различны по составу, цвету, плотности. В природе, с одной стороны, есть весьма прочные образцы, с другой – породы, где зёрна скреплены мягкой субстанцией (вплоть до глины) и легко рассыпаются. В массовом коммерческом потоке преобладает что-то усреднённое.
«Долговечность» – характеристика гранита, ставшая своего рода мостиком между его природными и социальными качествами.
Если использовать самый прочный гранит в ритуальных целях так, как это делали наши очень далёкие предки (гранитная глыба в увековечение памятного места, ушедшего человека или события, поставленная в лесу, в поле, в горах), то подобный памятный знак мог стоять веками.
Но мир изменился.
Помню, как в середине 60-х бесконечно долгое использование какой-то вещи считалась большим благом. В те годы ещё паяли прохудившуюся посуду. А когда кастрюля ремонту не подлежала, в неё, как это делала моя бабушка, сажали комнатное лечебное растение алое – главное украшение деревянных подоконников советских семей. Не снимая со своих плеч сорокалетнюю довоенную одежду, с гордостью говорили: «Ей сносу нет!».
Сегодня, когда ни на что нет дефицита, о долговечности говорят уже в ином ключе, иногда – как о проблеме. Например, о пластиковых бутылках, не подверженных земному тлену тысячи лет.
Так ли удобны «построенные на века» старые дома с маленькими оконцами и отсутствием удобств? Сегодня их или радикально перестраивают, или вообще сносят, чтобы на их месте возвести что-то более приемлемое.
Аналогично, ныне перестают быть тем, чем они были в прошлом, памятники в виде плит, лишённых художественной формы, о главном достоинстве которых говорили, что они «из чистого гранита», «долго простоят». Сегодня этого мало: памятник должен выражать внешним видом определённые традиционные, духовные ценности, художественное содержание, а не только устойчивость к разрушению.
Что касается вопроса о долговечности надгробий, то этот вопрос переместился ныне из сферы технологий в сферу правовых норм и связи поколений.
Старые кладбища имеют право сносить через 20 лет после последнего захоронения, т.е. по истечению так называемого «кладбищенского периода». Этот срок могут продлить, чтобы минимизировать моральный ущерб. По закону, места бывших кладбищ занимают скверы, парки или места общественного пользования.
Вопрос сноса кладбищ, конечно, болезненный. Но тот, кто знаком с историей своего города (а истории российских городов имеют некие общие черты), понимает: если кладбища не убирать, они займут основную часть растущих населённых пунктов.
Я многое бы отдал, чтоб узнать место захоронения приехавшего более двухсот лет назад в Ставрополь моего пра-пра-прадедушки, фамилию которого ношу, о котором остались лишь скудные архивные упоминания. Но я, к сожалению, уже никогда не выясню, на каком из снесённых кладбищ он был погребён.
С другой стороны, если бы кладбища не трогали, не было бы, например, в Ставрополе сквозной улицы Лермонтова. Я видел, как в 60-х годах её прокладывали выше Краснофлотской, снеся при этом часть Даниловского кладбища. Происходили подобные вещи регулярно и до революции.
Более ста лет назад ниже сегодняшней улицы Л.Толстого (в прошлом – Софиевской) между улицами Мира и Лермонтова (прежние названия – Невинномысская и Батальонная) на два квартала вниз тянулось громадное Госпитальное кладбище (оно же – Военное, оно же – Солдатское).
Территорию за нынешним автовокзалом (район улицы Жукова и проспекта Октябрьской революции) занимало католическое кладбище. Многих строений на Крепостной горе не было бы, если б там не убрали захоронения. Нижняя часть города – сплошные кладбища: и на улице Спартака, и в районе Триумфальной арки и т.д.
Но дело не только в проблемах градостроительства или нехватки земли. Касается это и кладбищ на окраинах.
Потомки умирают, уезжают, забывают предков. Могилы опутывают густые заросли кустарника. Деревья, взмывая в высоту, отмирая и падая на старые надгробия, перекрывают проезды, создают характерную среду обитания антисоциальных элементов из числа живых. Сумрачные, заброшенные кладбища во все века считались не самыми благоприятными местами. Их сносили и сносить будут. Ничего с этим не поделаешь.
Судьба старых памятников, стремящихся пережить кладбище, весьма характерна. Как пишет известный краевед Герман Алексеевич Беликов в книге «Старый Ставрополь», уцелевшие надгробия (с католического кладбища и не только с него) пошли на фундаменты строящихся домов.
Законодательство обращает внимание не на памятник, а лишь на факт – остались ли потомки, нужна ли им старая могила. Если старое «престижное» кладбище (ситуация больших городов) действующее, то на месте 25-летних «ненужных» могил, совершают повторные погребения. Как водится, формальные нормы (приоритет родственников) – одно, фактическая ситуация (приоритет денег) – другое. В обоих случаях долговечность памятника значения не имеет.
С одной стороны, есть исторические личности, места погребения которых (памятники при этом могут быть самые скромные) становятся достоянием определённых групп людей, наций, государств или объектами охраняемого мирового культурного наследия.
Остальные люди близки узкому кругу родственников, потомков. Подмена не проходит: памятник, каких бы размеров и стоимости он ни был, не переводит умершего в первую из упомянутых категорий, на него распространяются обычные правила: либо снос кладбища, либо описанный вариант для действующего кладбища при отсутствии потомков.
Поэтому «долговечность» стала ныне категорией социальной. Она связана в большей степени не с технологией, а с правовым регулированием и вопросами воспитания –помнят и чтят ли потомки своих предков.
Потребительское общество убеждает людей, что, выложив деньги на самую дорогую машину, они испытают истинный комфорт. И неудовлетворённый, раздираемый проблемами (нередко –больной и старый) человек, влезает в кабалу кредитов, чтобы включиться в игру «престижности», обманывая себя и окружающих.
Аналогично элитному обслуживанию «имиджевых» машин, появилась индустрия сервисного обслуживания дорогостоящих памятников, услуги «ежегодного восстановления полировки», «глубокая чистка», «элитная косметика для гранитных надгробий» и пр. Раз есть такая реклама, значит, это кому-то нужно.
Мне, потомку, с одной стороны, ставропольских мещан, с другой –крестьян стоящего на границе с Ростовской областью села, это кажется дикостью. Наши предки имели большие семьи, были сосредоточенные на том, чтобы растить и воспитывать детей. Думаю, что дорогущий памятников в данной ситуации вряд ли способен реабилитировать в глазах предков образ жизни, где сила и энергия уходит на добычу престижных тряпок и железок.
Впрочем, люди все разные, и предки у них разные. Поэтому множество взглядов и подходов к увековечиванию памяти –это, наверное, хорошо и правильно. Мастерские, изготавливающие памятники, лишь удовлетворяют желание и потребности общества, стараясь выполнять свою работу как можно качественнее: у каждого мастера есть аргументы, почему он выбрал тот или иной материал и методы обработки.
Какие же мотивы лежали в основе предпочтения нами данной технологии?
